Бабушке

А попроще анализа нет?

да,а где анализ?

Перед вами известное стихотворение М. Цветаевой "Бабушка". Ощущение, которое оно вызывает, трудно выразить дискретными терминами языка, – настолько оно смутное и непривычное.
У той же Цветаевой были строки, написанные примерно в то же время, что и приведенное стихотворение. "Уж сколько их упало в эту бездну // Разверстую вдали // Настанет день, когда и я исчезну // С поверхности земли". Эти строки вызывают очень ясное определенное ощущение – печали и страха.
В стихотворении "Бабушка" есть вроде бы и "ненасытимая прорва земли", и молодость, исчезающая в этой бездне, – то есть казалось бы стихи об одном и том же, в сущности. Но формулы внушения у них явно разнящиеся, иные. Приступим к анализу произведения "Бабушка".
"Продолговатый и твердый овал" – ряд твердости. "Черного платья раструбы" – ряд твердости, так как ключевое слово – раструб, он вызывает ассоциацию с металлом. Платье явно накрахмаленное – твердость, жесткость, неподатливость. "Юная бабушка", – инверсионная симметрия. Вызывает ощущение невозможности – невозможно быть юной и быть бабушкой (отметим, что там, где возникает инверсионная симметрия, может возникнуть не только предчувствие утраты, но и ощущение невозможности). "Кто целовал Ваши надменные губы?" – образ насыщен в высокой степени семой невозможности. Невозможен поцелуй таких надменных губ. Но здесь же присутствует сема твердости – в выражении надменных губ. Точнее, не твердости, а неприступности.
Итак, корректируем: те образы, которые мы уже определили, как входящие в ряд твердости, входят в ряд неприступности (ряд неприступности – часть ряда твердости). Пока выявлено два ряда, идентификаторы которых – неприступность и невозможность. Однако сема "неприступность" сама оказывается элементом ряда с идентификатором "невозможность" (невозможно женщине быть столь неприступной). Не наоборот, так как "невозможность" – более абстрактная сема. "Руки, которые в залах дворца // Вальсы Шопена играли" – играть вальсы Шопена в залах дворца для Цветаевой – невозможность (мы знаем, что она так и не стала музыкантом, хотя в детстве ей, как пианистке, пророчили большое будущее). Невозможно это и для нас с вами, дорогой читатель – ТАК играть и в ТЕХ залах ТЕХ дворцов.
"По сторонам ледяного лица // Локоны в виде спирали" – здесь та же самая твердость, неприступность, сводящаяся к ряду невозможности. Спираль, как и раструб, восходит к представлению о прохладном металле. Но тут возникает еще одна сема – сема холодной чистоты. И возникает еще одна сема, которая связана с холодом, чистотой, неприступностью – острота. Спираль заострена, конец раструба, кстати, тоже. "Темный, прямой и взыскательный взгляд, Взгляд к обороне готовый" – темный, потому что открытый (видно, что глаза темные).
"Оборона" и "взгляд" притягиваются к остроте и "неприступности", прямой "взыскательный" – к "твердости". "Юные женщины так не глядят" – невозможность, не могут так глядеть юные женщины. "Юная бабушка, кто вы?" – женщины в поэзии Цветаевой всегда очень грешные, страстные, земные – очень женщины. С бабушкой же связывается следующий комплекс качеств: острота, неприступность, невозможность, холод, чистота. Все эти качества для обычной цветаевской лирической героини совершенно немыслимы.
Героиня стиха определенно не женщина. Что же это за существо? Цветаева не знает, вернее, разум Цветаевой не знает. Но подсознание подсказывает ответ: "Сколько возможностей вы унесли, // И невозможностей сколько..." – кстати, вот обнажилось слово "невозможность" – идентификатор одного из семантических рядов стиха.
...В ненасытимую прорву земли
Двадцатилетняя полька.
Это ответ. Смерть – вот тот мир, которому принадлежит данное существо. И моментально объясняются все присущие бабушке качества: холод, чистота – холод могилы, очищение смертью.
Твердость, неприступность, – бесстрастность умершего, неподверженность его земным страстям. Острота – вообще сема ряда смерти: острие оружия, несущего смерть, пронзительность могильного холода. И все эти качества сливаются в одно: невозможность быть такой твердой, такой бесстрастной, такой твердой и неприступной – земной женщине, человеку; невозможно живому быть – мертвым.
"День был невинен, и ветер был свеж..." Понятно, почему день был невинен: день – это свет, свет – это чистота, а чистота – в той модели мира, которую представляет разбираемый стих – это смерть.
Итак, день был невинен, так как это день смерти. Ветер свеж по той же причине. Сема свежести связана с семой холода, чистоты, очищения – значит, с рядом смерти. Но здесь возникает интересное кольцо: вообще-то сема свежести связана с семой жизни. Если в данной модели мира свежесть связывается с миром смерти, это означает, что утверждается жизнь в смерти, жизненность смерти – иная форма существования, которая одна только и оказывается истинно жизнью, и которую представляет бабушка в анализируемом стихе.
"Темные звезды погасли" – эту фразу можно интерпретировать так: когда занимается день подлинного чистого существования, ночь греха, ночь жизни рассеивается как дым. Смерть приходит как освобождение от цепей страстей.
...Бабушка! Этот жестокий мятеж
В сердце моем не от Вас ли?
Мятеж – восстание против общепринятого. Общепринято – жить. То есть поэт говорит о своей связи с миром смерти, о том, что Пришелец из иного мира оставил в сердце поэта частицу иного бытия (отметим, что слово "жестокий" – тоже из ряда смерти).
Может показаться, что такая трактовка слова "мятеж" надумана. Однако вот что пишет о своем понимании слова "мятеж" сама М.И. Цветаева в книге "Мой Пушкин": "...как Пушкину было не зачароваться Пугачевым, ему, сказавшему и возгласившему:
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных вод и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы!
Есть явление, все эти явления дающее разом. Оно называется – мятеж, в котором насчитаем еще и метель, и ледоход, и землетрясение, и пожар, и столько еще, не перечисленного Пушкиным! и заключенное им в двоекратном:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Этого счастья Пушкину не было дано. Декабрьский бунт бледнеет перед заревом Пугачева. Сенатская площадь – порядок и во имя порядка, тогда как Пушкин говорит о гибели ради гибели и ее блаженстве" [38].
Мятеж для Цветаевой – быть "бездны мрачной на краю". Читатель может не поверить тому, что Марина Цветаева написала стихотворение о стремлении к возможности живого одновременно быть мертвым – это граничит с патологией. Да, граничит. И у Цветаевой действительно, видимо, граничило. Вот что она писала в книге "Живое о живом" о Черубине де Габриак: "И последнее, что помню:
О, суждено ль, чтоб я узнала
Любовь и смерть в тринадцать лет!
– магически и естественно переклинивающееся с моим
Ты дал мне детство лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет!
С той разницей, что у нее суждено (смерть), а у меня – дай" [39].
Мандельштам, с его чутьем на семантические ряды, почувствовал, вероятно, эту особенность Цветаевой. Этим и объясняется, что в стихотворении, посвященном Цветаевой, он писал о ней:
...Не веря воскресенья чуду,
На кладбище гуляли мы
Ты знаешь, мне земля повсюду
Напоминает те холмы.
От монастырских косогоров
Широкий убегает луг.
Мне от владимирских просторов
Так не хотелося на юг.
Но в этой темной, деревянной
И юродивой слободе
С такой монашкою туманной
Остаться – значит быть беде...
Комментарии, думаем, излишни.
Подводим итоги. Некий обитатель мира мертвых приходит к поэту и трансформирует его природу. Следствие трансформации – неудержимое стремление к смерти, тоска по пространству Аида. Важно во всех смыслах, что поэт связан с пришельцем кровными узами, стало быть изначально амбивалентен.
Известен ли какой-нибудь миф с аналогичным содержанием? Да, и это целый комплекс мифов. Умершие предки являлись шаманам всех известных племен и народов и помогали им путешествовать по трем мирам. Все знание в мифологии идет из мира предков (мира мертвых).
Забавно, что если приглядеться к христианскому сюжету, где праведник рассказывает о царстве Божьем, после чего слушающий стремится туда попасть, то и в нем явственно проглядывает наша тема. А таких примеров, надо сказать, немало в апокрифах.

а где анализ?*